***

Много ль девочке нужно? — Не много! 
Постоять, погрустить у порога, 
Посмотреть, как на западе ало 
Раскрываются ветки коралла. 
Как под небом холодным и чистым 
Снег горит золотым аметистом 
И довольно моей парижанке, 
Нумерованной каторжанке. 
Были яркие стильные туфли, 
Износились, и краски потухли, 
На колымских сугробах потухли... 
Изувечены нежные руки, 
Но вот брови — как царские луки, 
А под ними, как будто синицы, 
Голубые порхают ресницы.

Ты упадешь на снег в метель,

Как на пуховую постель,

Взметенную погромом.

И ты заплачешь обо мне,

Отворотясь лицом к стене

Бревенчатого дома.

И ты не слышишь – я зову,

Я, как в лесу, кричу «ау»,

Охрипший и усталый.

Сжимаю, бурей окружен,

В застывших пальцах медальон

Из белого металла.

Так много в жизни было зла,

Что нам дорога тяжела

И нет пути друг к другу.

И если после стольких вьюг

Заговорит над нами юг – 

Мы не поверим югу.

Жили-были

Если б вдруг назад отбросить

Этих лет смятенный ряд,

Зачесать умело проседь,

Оживить унылый взгляд,

Горе — горечь, горечь — бремя,

Всё — верёвочкой завить,

Если б можно было время

На скаку остановить,

Чтоб до боли закусило

Злое время удила,

Чтоб воскликнуть с прежней силой —

Эх была, да не была!

Да раскрыть поутру ставни,

Да увидеть под окном

То, что стало стародавней

Былью, сказочкою, сном...

Этот снег, что так синеет,

Как нигде и никогда,

От которого пьянеет

Сердце раз и навсегда.

Синий снег, который режет,

Колет, жжёт и холодит,

Этот снег, который нежит,

Нежит, душу молодит,

Эту лёгкость, эту тонкость,

Несказанность этих нег,

Хрупкость эту, эту звонкость,

Эту ломкость, этот снег!

Если б нам, да в переулки,

В переулки, в тупички,

Где когда-то жили-были,

Жили-были дурачки,

Только жили, только были,

Что хотели, не смогли,

Говорили, что любили,

А сберечь, не сберегли...

1927

Ранняя весна

Есть какая-то у сердца

Удивительная память,

Словно плата за иные,

Бурно прожитые дни...

За какие-то сугробы,

Что синели перед нами,

За блеснувшие однажды

Станционные огни.

Ах, должно быть, этот поезд,

Что гулял по мёрзлым рельсам,

И, завидев семафора

Диск зелёный на мосту,

Словно вздрагивал от страха

И свистел протяжным свистом,

И из пасти раскалённой

Сыпал искры в темноту!

А внизу клубились паром

Обнажённые поляны,

И поблёскивали лужи

Мутным отблеском слюды.

И вливался прямо в душу

Тот единственный на свете

Запах тающего снега,

Запах дыма и воды!

Если б можно было счастье

Удержать на полустанке

И сказать ему: останься!

И остаться навсегда...

В этой маленькой сторожке

Под большой железной крышей,

Над которою шумели

И гудели провода.

Помнишь, как пылала свечка,

Как сверчок трещал немолчно,

А кипящий медный чайник

Все сердился на него!

А потом, ты помнишь?.. мимо

Пролетел курьерский поезд,

И так сладко ныло сердце,

Неизвестно от чего...

Ночной ливень

Напои меня малиной,

Крепким ромом, цветом липы.

И пускай в трубе каминной

Раздаются вопли, всхлипы...

Пусть скрипят и гнутся сосны,

Вязы, тополи иль буки.

И пускай из клавикордов

Чьи-то медленные руки

Извлекают старых вальсов

Мелодические вздохи,

Обречённые забвенью,

Несозвучные эпохе.

Напои меня кипучей

Лавой пунша или грога

И достань, откуда хочешь,

Поразительного дога,

Да чтоб он сверкал глазами,

Точно парой аметистов,

И чтоб он сопел, мерзавец,

Как у лучших беллетристов.

А сама, в старинной шали

С бахромою и с кистями,

Перелистывая книгу

С пожелтевшими листами,

Выбирай мне из «Айвенго»

Только лучшие страницы

И читай их очень тихо,

Опустивши вниз ресницы.

Потому что человеку

Надо в сущности ведь мало...

Чтоб у ног его собака

Выразительно дремала,

Чтоб его поили грогом

До семнадцатого пота,

И играли на роялях,

И читали Вальтер Скотта,

И под шум ночного ливня

Чтоб ему приснилось снова

Из какой-то прежней жизни

Хоть одно живое слово!

1929-1935

Города и годы

Старый Лондон пахнет ромом,

Жестью, дымом и туманом,

Но и этот запах может

Стать единственно желанным.

В страшном каменном Нью-Йорке

Пахнет жёваной резиной,

Испарением асфальта

И дыханием бензина.

Ослепительный Неаполь,

Весь пронизанный закатом,

Пахнет мулами и слизью,

Тухлой рыбой и мускатом.

Город Гамбург пахнет снедью,

Лесом, бочками и жиром,

И гнетущим, вездесущим,

Знаменитым добрым сыром.

У Варшавы запах сладкий,

И дразнящий, и несложный,

Запах сахарно-мучнистый,

Марципаново-пирожный.

А Севилья пахнет кожей,

Кипарисом и вербеной,

И прекрасной чайной розой,

Несравнимой, несравненной.

Вечных запахов Парижа

Только два. Они все те же:

Запах жареных каштанов

И фиалок запах свежий.

Есть что вспомнить в поздний вечер,

Когда мало жить осталось,

То, чем в жизни этой бренной

Сердце жадно надышалось!..

Но один есть в мире запах

И одна есть в мире нега:

Это русский зимний полдень,

Это русский запах снега.

Лишь его не может вспомнить

Сердце, помнящее много.

И уже толпятся тени

У последнего порога. 

1927

Послесловие

Жили. Были. Ели. Пили.

Воду в ступе толокли.

Вкруг да около ходили.

Мимо главного прошли.

1938

Смирение

От земли струится пар.

Над землёй плывёт угар

Лёгкий, дымный, голубой.

Надо мной и над тобой.

На каштанах белый пух.

Зорче глаз и тоньше слух.

Если только пожелать,

Можно многое понять.

И понять и претерпеть,

Если только захотеть.

Есть такой блаженный час,

Когда видишь в первый раз,

Изумлённо и любя,

И другого и себя.

Нет свершения вовне.

Я — в других. И все — во мне.

А над всем и над тобой

Лёгкий, пьяный, голубой,

Золотой весенний пар,

Дым, и нежность, и угар.

1921

***

Убого жили.

Сказать не смели.

Не тех любили,

Кого хотели.

Не те глаголы

Не так спрягали.

И сном тяжёлым

Свой век проспали...

А мир был полон

Чудес-загадок!

Слезою солон,

Любовью сладок,

В словах и звуках

Высок и ясен,

И в самых муках

Своих прекрасен.

А мы за призрак

Хватались каждый,

Справляли тризны,

Томились жаждой.

Боялись прозы,

В стихах мечтали...

А сами — розы

Ногой топтали.

И вот расплата

За жизни наши...

— В огне заката,

Из смертной чаши,

В смятеньи, в розни,

С вином причастья,

Мы пьём свой поздний

Напиток счастья.

Искания

Какая-то личность в простом пиджаке

Вошла на трибуну с тетрадкой в руке,

Воды из графина в стакан налила

И сразу высокую ноту взяла.

И так и поставила тему ребром:

— Куда мы идём? И зачем мы идём?

И сорок минут говорила подряд,

Что все мы идём, очевидно, назад.

Но было всем лестно, что всем по пути,

И было приятно, что если идти,

То можно идти, не снимая пальто,

Которые снять и не думал никто.

И вышли, вдыхая осеннюю слизь,

И долго прощались, пока разошлись.

И, в сердце святую лелея мечту,

Шагали и мокли на славном посту.

Из чужого окошка

На углу разворотили, 
Раздробили тротуары. 
Жарким варевом смолистым 
Заливают щебень старый. 
Весь мой тихий переулок 
Полон куревом и мглою. 
Но зато дышу я чистой, 
Настоящею смолою... 

Если сесть на подоконник 
И, зажмурившись, представить, 
Что кругом сплошные сосны, 
То... какая красота ведь! 
Вот, налево узкой лентой 
Вьётся быстрая речушка, 
А направо лес сосновый, 
А в конце его опушка. 

За опушкой полустанок, 
По названию Овражки, 
И начальник полустанка 
С красным донышком фуражки. 
Пролетит курьерский поезд, 
А потом пойдёт товарный 
С хлебом, с кожей сыромятной, 
С кукурузою янтарной... 

А потом наступит вечер, 
И луна зелёным блеском 
Заиграет над рекою, 
Над сосновым перелеском, 
И потянет той прохладой, 
Той особенною смолью, 
О которой вспоминают 
С благодарностью и с болью. 

А когда начнут лягушки 
Квакать в маленьком болоте 
И луна уступит яркость 
Бледной, лунной позолоте, 
Кто-то кликнет, кто-то выйдет, 
Скрипнут старые ступени, 
И мелькнут за полустанком 
Две обнявшиеся тени... 

Чоррт!.. И влезет же такое 
В душу, в голову шальную! 
Оттого что под окошком 
Развернули мостовую, 
Оттого что от асфальта, 
Запах коего несносен, 
Человека потянуло 
На смолу каких-то сосен, 
Оттого что на минуту 
Вспыхнул прежний, дивный пламень. 
Оттого что человек он, 
А не щебень, а не камень!

***

Был месяц май, и птицы пели,

И за ночь выпала роса...

И так пронзительно синели,

Сияли счастьем небеса,

И столько нежности нездешней

Тогда на землю пролилось,

Наполнив соком, влагой вешней,

И пропитав её насквозь,

Что от избытка, от цветенья,

От изобилья, от щедрот,

Казалось, мир в изнеможенье

С ума от счастия сойдёт!..

Был месяц май, и блеск, и в блеске

Зелёный сад и белый дом,

И взлёт кисейной занавески

Над русским створчатым окном.

А перед домом, на площадке,

Весёлый смех, качелей скрип.

И одуряющий и сладкий,

Неповторимый запах лип.

Летит в траву твой бант пунцовый,

А под ногой скользит доска,

Ах, как легко, скажи лишь слово,

Взмахнуть и взвиться в облака!..

И там, где медленно и пышно

Закатный день расплавил медь,

Поцеловать тебя неслышно,

И если надо, умереть...

Был месяц май, и небо в звёздах,

И мгла, и свет, и явь, и сон.

И голубой, прозрачный воздух

Был тоже счастьем напоен.

Молчанье. Шорох. Гладь речная.

И след тянулся от весла.

И жизнь была, как вечер мая,

И жизнь и молодость была...

И все прошло, и мы у цели.

И снова солнце в синеве,

И вновь весна, скрипят качели,

И чей-то бант лежит в траве.

1929

Земное

1

Осень пахнет горьким тленом,

Милым прахом увяданья,

Легким запахом мимозы

В час последнего свиданья.

А ещё — сладчайшим мёдом,

Душной мятой, паутиной

И осыпавшейся розой

Над неубранной куртиной.

2

Зимний полдень пахнет снегом,

Мёрзлым яблоком, деревней

И мужицкою овчиной,

Пропотевшею и древней.

Зимний вечер пахнет ромом,

Крепким чаем, тёплым паром,

Табаком, и гиацинтом,

И каминным перегаром.

3

Утро солнечного мая

Пахнет ландышем душистым

И, как ты, моя Наташа,

Чем-то лёгким, чем-то чистым,

Этой травкою зелёной,

Что растёт в глухом овраге,

Этой смутною фиалкой,

Этой капелькою влаги,

Что дрожит в лиловой дымке

На краю цветочной чаши,

Как дрожат порою слезы

На ресницах у Наташи...

4

Лето пахнет душным сеном,

Сливой темною и пыльной,

Бледной лилией болотной,

Тонкостанной и бессильной,

Испареньями земными,

Тмином, маком, прелью сада

И вином, что только бродит

В сочных гроздьях винограда.

А ещё в горячий полдень

Лето пахнет лесом, смолью

И щекочущей и влажной

Голубой морскою солью,

Мшистой сыростью купальни,

Острым запахом иода

И волнующей и дальней

Дымной гарью парохода... 

Воспоминание

Утро. Станция. Знакомый
С детских лет телеграфист.
От сирени дух истомный.
Воздух нежен. Воздух чист.

В небе лёгкой акварели
Полутон и полудым.
Хорошо любить в апреле,
Хорошо быть молодым.

Возвращаться на побывку,
Гнать ленивца-ямщика.
Ради Бога, ткни ты сивку
В запотевшие бока!

Пахнут запахом медвяным
Бесконечные поля.
Дымом синим, паром пьяным
Испаряется земля.

Сердце бешённое бьётся.
В горле сладостный комок.
А над полем вьётся, вьётся
Еле видимый дымок.

Вот откос знакомой крыши.
Дорогой и милый дом.
Сердце, тише! тише! тише!
— Стой... Направо... За углом...

Там, в саду, скрипят качели.
Выше! В небо! И летим...
Хорошо любить в апреле,
Хорошо быть молодым.

Как вас звали?! Катей? Олей?
Натой? Татой? Или нет?
Помню только небо, солнце,
Золотой весенний свет,

Скрип качелей, дух сирени,
Дым, плывущий над землёй,
И, как двадцать воскресений,
Двадцать вёсен за спиной!

Уездная весна 

Пасха. Платьице в горошину,
Лёгкость. Дымность. Кисея.
Допотопная провинция.
Клёны. Тополи. Скамья.

Брюки серые со штрипками.
Шею сдавливает кант.
А в глазах мелькает розовый
Колыхающийся бант.

Ах, пускай уж были сказаны
Эти старые слова.
Каждый год наружу новая
Пробивается трава.

Каждый год из неба синего
Нестерпимый льётся свет.
Каждый год душе загадывать,
Слышать сладостный ответ.

Для чего же в мире тополи,
Гул морей и говор птиц,
Блеск очей, всегда  единственных,
Из-под ласковых ресниц?

Для чего земля чудесная
Расцветает каждый год,
Наполняя сердце нежностью,
Наполняя соком плод?

Для того, чтоб в милом городе,
На классической скамье,
Целый мир предстал в пленительной,
В этой белой кисее,

В лёгком платьице в горошину,
В клёнах, в зелени, в дыму,
В том, что снилось сердцу каждому,
Моему и твоему!

Спи, мой мальчик, сладким сном,
Что тебе не спится?
Воет вьюга за окном,
Плачет и грозится.

Правит миром Черный Гном
Силой слова злого;
Ходят люди под окном
И глядят сурово.

Не под силу бедным спор
С одноглазым Лихом -
Ходят люди, прячут взор
Сумрачны и тихи.

Спи спокойно, птенчик мой,
Спи в кроватке тесной.
Мы уедем в край чужой,
Дикий и чудесный;

Где струятся воды рек
Широко и полно,
Где свободен человек,
Как речные волны.

Где Владыки Тьмы в ночах
Никому не снятся,
Где и птицам на ветвях
Некого бояться.

А пока под песнь мою
Спи, закрывши глазки;
Я вполголоса спою
Старенькую сказку,

Как давно, в лесу большом,
Жил бедняжка мальчик,
Бодрый духом и умом,
Ростом - только с пальчик.

Горсть он беленьких камней
Сыпал понемногу,
Чтобы к хижине своей
Вновь найти дорогу.

Белых камушков с собой
В путь мы брать не будем;
Мы дороженьку домой
Сами позабудем -

Пусть соседи вслед глядят,
Головой качают,
Пусть наш старый дом и сад
Вьюгой заметает!

1933 г.

Меня уж нет. Меня забыли
И там, и тут. И там, и тут.
А на Гомеровой могиле
Степные маки вновь цветут.
 
Как факел сна, цветок Морфея
В пыли не вянет, не дрожит,
И, словно кровью пламенея,
Земные раны сторожит.